Андрей Клепач, замминистра экономического развития России: «Несколько раз за свою историю, во всяком случае за прошедшее столетие, Россия пыталась предложить новую модель развития и разрешить некоторые противоречия, например, преодолеть отставание развивающихся стран, преодолеть социальное неравенство, создать не только новую экономику, но и новое общество, в котором смогут реализовать себя представители всех профессий и всех социальных групп. И каждый раз за прорывом и периодом стремительного роста следовал спад и провал.
К 1913 году наш уровень потребления на душу населения составлял 30% от американского показателя (потребления). Затем бы спад, потом новый подъем в период социализма и командно-плановой экономики, и к 1970—1980-м у нас также тот показатель составлял 30-40% к американскому, в зависимости от того, как считать показатель ВВП СССР. Затем последовал еще один спад и провал.
Теперь в 2012 году у нас снова такой показатель — 30% ВВП США по паритету покупательной способности. Но у нас другая социальная система по сравнению с советским периодом, существенное отличие есть и от уровня требований ОЭСР в части стандартов в здравоохранении, образовании и науке. Но по отношению к развивающимся странам есть определенный гандикап.
Владимир Попов в своем исследовании отмечал, что Россия — особый, аномальный случай среди развивающихся стран. По своим параметрам она относится к этой категории, но по наличию ракет, балета, Академии наук и космических активов она может классифицироваться как развитая страна.
В этом смысле кризис 2008-2009 года и поиск новой модели развития, который мы наблюдаем, должны нам дать ответ, станет ли Россия обычной развивающейся страной, как говорит Владимир Попов. Я надеюсь, чтобы мы не потеряем балет, но во всем, что касается космоса, есть риск, что мы можем стать середняком, либо найдем нашу собственную модель развития.
Общая аббревиатура БРИКС и дискуссия внутри блока объединяют входящие в него страны. Они не составляют единую модель, разумеется, но очень сосредоточенно ищут подходы к решению проблем развития. И возможно эти дискуссии и попытки применения решений на практике принесут ответ на вопросы развития, что будет важно не только для стран БРИКС, но и для мира в целом.
И мы сейчас извлекаем и пытаемся осмыслить некоторые уроки кризиса, но нам предстоит еще найти решение серьезных вопросов. Одно из них касается темпов роста. Да, мы можем обеспечивать качественное развитие при более низких темпах роста. И современная экономика переходит из режима годового роста ВВП в 4-5% в диапазон 3-4%.
И Россия, если мы берем среднесрочный прогноз, показывает меньшие темпы роста по сравнению с мировой экономикой. Многие решения зависят от признания этого обстоятельства. И многие эксперты выступают за такой умеренный подход — делать то, что мы можем в рамках бюджетного регулирования, умеренного спроса на сырье. Речь идет о темпах роста немного выше, чем в Европе. И одна из точек зрения состоит в том, чтобы не стремиться к роли мирового лидера по экономическому росту. Второй вариант, который, как мне кажется, существует — политика динамичного роста, несмотря на то что цены газ, нефть и природные ресурсы не будут расти, но эта политика экономического развития в таких условиях еще не была проработана. Пожалуй, возможным сценарием, который может использоваться для принятия решений, будет рост на уровне 3% или менее по ВВП России.
Второй вопрос — финансовые приоритеты для банковского сектора, государства и деловых кругов. Один из уроков кризиса и выводы промышленной политики в США и Франции заключаются в том, что приоритеты переносятся с финансового рынка, финансового капитала и деривативов на развитие реального сектора, реальный экономический рост. Но в российской экономике мы видим сдвиг в другом направлении после кризиса.
Если до 2008 года компании жертвовали своими банковскими активами и спасали производство, теперь перераспределение — с помощью государства — происходит в пользу финансового сектора, а промышленный сектор в значительно худшей ситуации, чем был до 2008 года. И это происходит и на уровне корпораций, и на уровне государственных приоритетов, и на отраслевом уровне. Мы ввели нормы бюджетного регулирования и приняли политику выхода на бездефицитный бюджет. Профицит или дефицит бюджета — это еще одна важная проблема. Может быть, она представляется нейтральной по отношению к экономическому росту. Но вопрос в том, на какие направления бюджет расходуется, и это важно в отношении задач модернизации.
При жестких бюджетных нормативах мы видим сокращение в области здравоохранения, научно-исследовательских проектов и в образовании, что несовместимо ни с идеологией роста, ни с идеологией, политикой развития. У нас бизнес не стремится инвестировать в частные либо государственные инновационные проекты. Мы тратим только 4% ВВП на образование, как в Индии. И если посмотреть на параметры 2016 года, показатель упадет до 3,5% ВВП.
Это не согласуется с качественным развитием образовательной сферы, ни с притязаниями на роль одной из ведущих образовательных систем мира, ни с приоритетами инновационного подхода в исследованиях и разработках. Бюджетные расходы на здравоохранение на уровне 3,4% — это вдвое меньше аналогичного показателя стран ОЭСР и вчетверо меньше, чем в США. Если мы хотим быть здоровой нацией и иметь современную систему здравоохранения, этот показатель должен быть существенно увеличен, и вопрос не только в увеличении как таковом. Важно учитывать и социальную структуру. Если мы будем существовать в рамках таких низких бюджетных расходов, мы придем к платному образованию, платной медицине, и 12-14 млн человек, четверть работающего населения страны, будут обречены на эмиграцию или по крайней мере на низкий уровень жизни.
Третий аспект — это реиндустриализация. Мы обозначили ее как один из приоритетов. Мы, по-видимому, извлекаем уроки из кризиса, понимаем, что необходимы не только виртуальные и интеллектуальные инвестиции, но и реальные инвестиции в модернизацию экономики, космической отрасли, авиации. Но объем поддержки промышленности будет сокращаться, а не увеличиваться. Важно, что нет роста инвестиций в транспортную инфраструктуру — отсюда проблемы с железными дорогами, портами, и транспортными каналами. 2,5% ВВП на эти цели, на инфраструктуру недостаточно. Мы используем фонды национального благосостояния, мы привлекаем зарубежные активы Российской Федерации, но это делается лишь в незначительных масштабах. Не решаются задачи, необходимые для создания Евразийского транспортного коридора и развития местной транспортной системы. Я уверен, что мы извлекли не все уроки из прошлого кризиса.
Через некоторое время, может быть, раньше, чем нам бы хотелось, в 2018-2020 году, мы столкнемся с новым кризисом. И главная причина кроется не в циклических колебаниях, а в нашей последовательной политике развития. Сейчас вопросов больше, чем ответов. И частичные ответы, которые мы находим, не позволяют нам определить привлекательную модель для нас и партнеров в СНГ, и для нашего общества. Это поиск не только экономической, но и социальной модели. Мы можем говорить о финансовых аспектах, финансовых пузырях, но кризис возникает, когда появляется дезорганизация и нескоординированность в действиях общества, между финансовым сектором и промышленностью, между компаниями и государством, между государствами. Здесь нет единого решения, золотого ключика, мы должны стремиться к новой целостности, которая объединит частные и государственные интересы, различные интересы РФ, и не только РФ, но и мировые".
